Любовь зверя - Страница 7

— Стоять, — прохрипел он, хватаясь свободной рукой о письменный стол. — На местах. Не шучу.

Староста тоже знала, что надлежит совершить. Она прыгнула и двумя руками сжала пистолет, сцепив пальцы в замок. Получился живой шар из суставов и жил, в центре которого оказалось устройство калибра 38. Затем сказала коротко: «Х-хат!» Лицо ее по прежнему оставалось спокойным, а руки и плечи вздыбились каменными буграми. Впрочем, ее лицо не было спокойным, что-то в нем сквозило такое… Мгновение — шар распался, и тут же — вопль пронзил ватную атмосферу бункера. Кричал милицейский чин. К несчастью, его ладошка тоже попала под пресс. Он сполз обратно на пол, неотрывно глядя на то, что было когда-то его правой рукой. Звонко упал задушенный «птенчик» — гнутая железяка.

На это потребовалась еще секунда.

Девочка расслабилась, приходя в себя. Она дышала глубоко и ровно. «Что-то такое» медленно сползало с ее лица.

— Помогите, — приказала уже пришедшим в себя подружкам.

Втроем они усадили гостя на стул и запеленали его резиновыми бинтами. Тот плакал басом, слабо вырываясь. Впрочем, когда работа была закончена, товарищ майор прикрыл глаза и затих. Очевидно, занялся анализом своей деятельности за истекший период.

Канули очередные секунды.

Староста предупредила закоконированного представителя власти:

— Если подашь голос, сделаю с твоим ртом то же, что с твоей «пушкой».

Внимательно посмотрела на него. На стуле царила полная беспомощность, тогда она осторожно открыла амбразуру. Там визжали:

— Что вы делаете! Не надо!

— Что хочу, то и делаю, — отвечал бодрый тенорок тренера. — Каждый настоящий мужчина всегда делает только то, что хочет. Крепко вызубрили, девчата?

— Пустите! — визжали там.

— Мамочка! — визжали там.

Тренер трудился:

— Не хнычь, сейчас мы тебя пощекочем, смеяться будешь. Застежечку-то дай расстегну! Ну дай, ну дай, ну дай… Нет, рыжая падла, рвать твою паршивую одежду ты меня не заставишь. Хочешь мне неприятностей? Сама расстегнешься, я терпеливый… Смотри-ка, опять промахнулась. Попробуй еще разок стукнуть, может попадешь? Имейте в виду, настоящего мужика обязательно нужно валить с первого удара, иначе он сумеет сделать все, что захочет. Крепко вызубрили, девчата?

Староста наблюдала недолго. Прошептала:

— Ладно, хватит с них, — и впервые улыбнулась. — Ну, учитель постарался, втоптал школят в говно. Классно втоптал, запомнят. — Она пошла, унося улыбку. У выхода остановилась. — Следите за этим. Если что, свистните.

Через положенное число секунд с той стороны стены стрельнула дверь и вновь появившийся женский голос яростно проорал:

— Эт-то что такое!

И сразу настал хэппи-энд. Сначала были непонятные шлепки, кряхтенье, возня. Потом был исчезающий вопль тренера: «Я же шутил, девчата!» Вторично выстрелила дверь, из амбразуры коротко дохнуло воздухом.

— Ну все, зайчики мои, все, успокойтесь.

— Убью его! — простонали в ответ.

Голос старосты стал ласковым:

— Само собой. Только завтра, ладно? Пошли в релаксационную, я покажу вам, что это и где это. Там вы быстренько…

— Убью, убью, убью! — короткий всплеск рыданий.

— Ну, распустили сопли, дуры. Надо было просто выкинуть его отсюда на фиг, как я, видали? Позорище, фу.

— Да-а, так он ведь… Он ведь этот…

— А вы — те. Ладно, идем в релаксационную, там поговорим.

Упрямые девичьи сопли не желали так вот сразу исчезать. На фоне влажных всхлипываний возник вибрирующий голосок:

— Тренер наш… он что, больной, что ли? Говорил, тест какой-то будет… Наврал, да?

— Вам еще раз повторить? — спросила староста. — Уходим. У-хо-дим.

Сказала, будто по щеке хлестнула. Широким волевым жестом. Торопится, вяло подумал майор, дырку-то от меня не закрыла… Он вдруг очнулся. Он ощутил, как сочатся сквозь его стиснутые зубы стыдные немужские звуки. И тогда он вытолкнул, выхаркал из горла густой спазм:

— Девочки, по ноль-два! Эй, вы слышите?

Но опоздал. Хриплая клокочущая волна ушла в песок: соседняя комната уже опустела. Это свершилось тихо, потому что дверь была прикрыта без эмоций. Замолчала щель в стене, спектакль закончился. Товарищ майор приоткрыл глаза. Две детки-охранницы были в кабинете — сидели на полу. Сидели вольно, изящно. Симпатичные, молоденькие, спортивные, пальчики оближешь. А вот правой руки у товарища майора не было, всей целиком, от плеча. Вместо нее ощущалось что-то большое и бесформенное. Он скосил глаза. Правая рука неожиданно оказалась на месте, это обстоятельство его немного утешило, только кисть была, мягко говоря, повреждена. Очень-очень мягко говоря. По телу металась боль, тугими толчками идущая справа, рвалась наружу, но тело было наглухо зафиксировано в тренерском стуле, и боль жгуче тыкалась куда попало — в живот, в пах, в скулы. Резиновый бинт жадно терзал одежду. Пытка… Он попробовал шевельнуться, не разрешив себе стонать. Девочки посмотрели на него, и майор обмяк, снова опустив веки. Перед глазами заполыхало пламя. Все было бездарно и глупо. Кадр из дурного фильма, конец спектакля…

— Руку, — пробормотал он. — Перевязать надо.

Продолжала быть тишина: никто не шевельнулся, не зашлепал босыми пятками. Тогда он решил не открывать глаз вовсе, потому что ему страстно захотелось целиком сосредоточиться на своей боли, а это дело требовало тьмы и одиночества.

Но умирать было рано: кто-то вошел. Минута молчания, потом в уши вонзился голос — мужской, тоненький — тот же самый:

— Мама родная! Это ты?