Любовь зверя - Страница 12

— Да, учитель.

12. УЛИЦА

ЭМОЦИОНАЛЬНЫЙ ФОН: Ясен из действия

ВНЕШНИЙ ФОН: Отсутствует

— Что это было? — спросил он. — Карате?

Милита устало махнула рукой. И в который раз он отчетливо понял: его она нисколько не презирает. Не презирает узких плеч, не презирает худых рук. Может, ей просто не до того? А может… Нет, чушь собачья! Просто она озабочена, напряжена, даже взвинчена. Ожидание — трудная штука. А он — ее помощник. Свой. Худосочный, комплексующий, болтливый, но свой.

— Нашел японку! Это называется «приемы рукопашного боя».

— А где научилась?

— Папа тренировал. После того, как в детстве у меня одна история случилась, он за меня взялся. К тому же я в спортивном клубе занимаюсь атлетической гимнастикой, рассказывала же.

— Ну, это и так видно, — тонко польстил он. — Мощь, даже страшновато.

Она ухмыльнулась, довольная. Ей понравилось. Он продолжил, развивая успех:

— В жизни не встречал таких девчонок. А если бы сказали, не поверил. Милита, ты не амазонка случайно? Знаешь, кто такие амазонки?

— Знаю. Бабы, которые скакали на лошадях, ненавидели мужиков и отрезали одну сиську, чтобы легче было стрелять из лука. Я не амазонка, убедись, — она выпятила грудь и заржала. Все-таки настроение у нее было устойчивым, тренированным.

Стыдливо скосив глаза, он убедился. Грудь была на месте, в полном объеме. Опять стало жарко — в голове, в руках, в штанах.

— На лошади я скакать пока не умею, хотя мужиков, если честно, ненавижу. Особенно откормленных дураков, жлобов поганых, когда-нибудь точно перестреляю их всех.

И опять руки не двинулись с места. И опять язык не повернулся сказать что-нибудь настоящее. Трус, трус, трус!..

— Значит, ты амазонка на треть, — деревянно пошутил студент, остужая не ко времени вскипевшую плоть. Сам он тоже ненавидел мужиков — в своем лице. Плоть остудилась неохотно, вернув положенный набор чувств. Тоска, горечь…

— Ну что ты за человек! — неожиданно воскликнул он. — Все темнишь, темнишь! Почему ты мне ничего не говоришь? Не доверяешь? Сейчас возьму и обижусь.

Этот всплеск страсти был таким бурным, что Милита растерялась.

— Уйду на фиг, — твердо пообещал студент. — Надоело. За кого ты меня держишь?

Она молчала. Тогда он откинулся на спинку скамейки, отвернулся и удивился себе. И подумал, что так и надо разговаривать со школьницами. И еще подумал, что никуда он не уйдет, конечно. Трус.

— Ладно, — сказала Милита. — Извини, ты прав. Я бы на твоем месте уже давно… Что ты хотел спросить?

— Да хотя бы про пистолет! Ты же так и не ответила!

— Тихо, дурак! Под окнами сидим, не видишь? С пистолетом все очень просто. Это папин, именной, с надписью. На, посмотри. Только из рюкзака не вытаскивай.

Он с мальчишеским трепетом ощупал пальцами прохладную сталь. Его руки впервые тискали подобный предмет.

— Я из письменного стола взяла, сегодня. Папа им никогда не пользуется, у него другое оружие есть. Он не заметит, стопроцентно, а завтра я сделаю, как и было.

— Зачем? Тебе, кажется, сверхсильная женщина живьем нужна?

Милита вновь надолго замолчала. Наконец, призналась. Зло, резко:

— Со страху, непонятно? Даша эта… Неизвестно же, чего она способна выкинуть!

Признание такое далось ей с трудом. Куда сложнее, чем извинение пару минут назад.

— Даша? — проговорил студент. — Ты знаешь, как ее зовут?

Он поразился. Даже привстал. Потом сел. Насчет страха-то он все прекрасно понимал, в отличие от Милиты, но ее осведомленность… А та, доверив товарищу самую неприятную, самую неприличную из своих тайн, сбросив с сильных плеч ее мерзкую тяжесть, успокоилась.

— Врешь? — подавшись вперед, спросил студент. Он, наоборот, разволновался. Впервые он почувствовал, поверил, ясно увидел, что трепотня этой девочки — правда. Что дело серьезно. Что сама девочка — очень серьезно.

— Зачем врать? Она из моего клуба, только гораздо раньше начала заниматься.

— Из какого клуба?

— Ты что, дурак? — сказала Милита ласково. — Из спортклуба, сколько можно повторять.

Она не хамила этому очкарику, столько времени проерзавшему рядом с ней. Ни в коем случае! Вечер сделал свое дело: она решилась. Не рассказать ему, не поделиться с ним самым важным — было бы… Было бы подло. Сильный должен беречь слабого. Не всякого, конечно. Такого — тоненького, стройненького — должен. Его слабость — это его беда… Она действительно ощущала НЕЧТО. Чуть-чуть, проблесками. Все-таки Милита была женщиной, никуда не деться. Под футболкой, под шортами — из плоти и крови.

— Откуда у тебя шприц с наркотиком? Тоже у отца из письменного стола?

— Ха… Да сперла у учителя, и все. Пусть полетает, птичка, поищет.

— У какого учителя?

Она напряглась. Скривилась — будто бы язык прикусила.

— Есть у нас в клубе один, — неохотно объяснила. — Мущ-щина. Бзикнулся со своими законами чести для настоящих женщин. А сам-то… — и не стала продолжать.

— Это там ты стала такой сильной?

— Разве у меня сила? Вот у той… — Милита кивнула на дом, — у нее — да. А мне еще работать и работать… — она сжала кулак и поиграла мышцами, внимательно глядя на руку. Несколько мгновений, увлекшись, шептала: «Гад! Гад!» — ритмично вздымая бицепс, потом прервала баловство и добавила:

— Сила — это, конечно, кайф. Ты умный парень, я тебе скажу честно, как есть. Что делать женщинам, когда все мужики поголовно подонки или ничтожества? Что? Только одно — становиться сильнее их. Иначе нам не выжить. И миру иначе не выжить, без нас-то. Но сильной стать мало, главное — стать личностью. Тогда ты — это ты, а остальные против тебя — никто… Ничтожество и подонки… Ты меня понимаешь?